– Слышу! – чуть не заорал Джор, закрывая лицо руками, потому что слезы побежали по его щекам. – Но только тебя!

– А что же тогда не выходите? – раздался за дверью голос Юайса. – Пора, друзья мои, на ужин. Пора.

– Я тоже помогу тебе, – прошептал, глупо улыбаясь, Джор. – С твоей болью. Я умею. Я помогал батракам, когда их пороли в доме моего отчима на конюшне. Это трудно, но можно. Вот увидишь!

Первый месяц в крепости пролетел так быстро, что Тис и опомнится не успел, как в одном из их окон, за которым словно оживший Джор устроил кормушку, показалась голубоватая с красными кругами вокруг глаз птичка. Она поклевала крошки, затем вспорхнула на жердочку и засвистела, зачирикала так, что песня ее донеслась через двойное стекло.

– Теночка, – счастливо прошептал Джор. – Первая примета весны. Еще недели две и начнет теплеть. Уж поверь мне, в моих родных предгорьях так и было.

Джор хотел еще что-то сказать, но, верно, воспоминания о его родных предгорьев были не только приятными, поэтому он осекся, пожал плечами и полез шелестеть свитком с записями наставлений, потому как многое упустил за первые полгода в Приюте. Тис лежал на своей кровати, раскинув в стороны руки. Последний месяц, наверное, был лучшим в его жизни. Во всяком случае, после Бейнской заветри. Нет, боль никуда не делась, но она клубилась чуть поодаль. «Что ты делаешь с ней? – спросил уже на второй день у Джора Тис. – Отгоняешь?» «Не, – замотал головой Джор. – Я как будто пью ее. И она гаснет во мне. Но я не могу ее выпить всю, поэтому часть ее все-таки донимает тебя». «Это терпимая часть, – ответил ему Тис. – Очень терпимая. Но, боюсь, что мы теперь с тобой неразлучны». «Разве это плохо, Тис? – спросил тогда его Джор. – Разве это плохо? Ты не бойся, мне не трудно. Она высыхает потом». «Высыхает?» – не понял Тис. «Ага», – рассмеялся Джор. Точно так же, как и теперь, разглядывая птицу в кормушке.

– Дед, у которого я жил в лесу, показывал их мне, – заметил Тис. – Когда живешь под кронами, примета на примете. Но настоящая весна случится, когда сок в деревьях стронется. Смотри на стволы, если снег проваливается вокруг них, и деревья словно в ямках стоят – тогда да. Точно весна.

– Как ты все успеваешь? – удивился Джор. – Ну ладно я, догонять приходится, потому что до тебя я и учиться толком не мог. А тебя вообще не было, и ты как будто все знаешь? Ну, понятно, что руку не рвешь, а как тебя не спроси – всегда ответ есть.

– Не всегда точный, – улыбнулся Тис.

– Ну, это не только у тебя, – махнул рукой Джор. – Мне вот еще что интересно, почему ты границу ставишь?

– Границу? – не понял Тис.

– Ну, никогда не говоришь всего, что знаешь, – объяснил Джор. – Отвечаешь точно. Никогда не пытаешься угадать. Никогда не говоришь лишнего. Да и в среднем зале, или в фехтовальном – фехтуешь лучше всех, но только так, как тебя учит Пайсина, Юайс, Крайса, Домхан, но не больше. А ведь видно, что умеешь больше. Но ходишь, как по-писанному.

– Разве я один такой? – спросил Тис.

– Нет, – пожал плечами Джор. – Олк такой же. Ну… еще, может, Йока. Хотя она еще ребенок. Точнее, боится, что ее сочтут ребенком. Поэтому играет во взрослую. Да еще Гаота… Но она другое. Она как будто свою песню поет, но про себя. Неслышно.

– Это ты точно заметил, – задумался Тис, потому что Джор в который раз удивил его. Надев браслет и став как будто другим человеком, он не то что расправил плечи, а как будто сбросил что-то тяжелое с них, и стал самим собой. И оказался спокойным, дружелюбным парнем, которому не нужно ничего повторять, но который мог угадать то, о чем ты думаешь, по взгляду. И, кстати, куда как увереннее, чем тогда, при первой встрече, когда он смог прочитать только те мысли, которые Тис открыл ему.

– Нет, – засмеялся Джор, когда однажды Тис сказал ему об этом. – Вот, – показал он браслет, задрав рукав. – Спасение мое, хотя я и не забыл о твоем обещании. Не хочу снять его и опять стать тем, кем я был. Надеюсь, что ты мне поможешь. А мысли читать совсем не обязательно. По глазам у того же Олка можно прочитать больше, чем в голове у того же Мила, который думает так быстро, что все его мысли обрываются на середине, а то и на четверти.

– И что же ты можешь прочитать в глазах у Олка? – спросил Тис.

– Мне кажется, что там нет ничего, кроме ненависти, – прошептал тогда Джор, и Тис даже согласился с ним, хотя никогда и ни с кем не обсуждал своих новых знакомых, да и не так-то просто отделить ненависть от страха, от неуверенности, от зависти, от боли. Кто знает, что пряталось за колючим взглядом Олка или за добрым взглядом Сионы, или за взглядом кого бы то ни было. Гадать во всяком случае Тис не собирался. Он собирался нагнать прочих учеников, но не для того, чтобы стать первым из них, такие заботы скорее могли беспокоить того же Джая или Флича. Он просто хотел ничего не упустить, из всего извлечь пользу, чтобы выполнить завет матери да и легче перенести ее скрытое учение, придется же ему рано или поздно открыть все ключи.

Начиная уже со второго дня, он поднимался в урочное время, оправлялся, умывался холодной водой и отправлялся вместе с Джором ко входу в трапезную. Прекрасная Пайсина оглядывала собравшихся, улыбалась, когда видела не всех, еще шире улыбалась, когда видела, что никто не проспал, и задавала тон утру. Начинала пробежку кругом по крепостной площади, обещая, что с весной они вернутся на дорожки леса Орианта, затем продолжала пробежку, поднимаясь по южной лестнице на самый верх, на крышу средней башни, спускалась по северной лестнице, но не упираясь в книжное царство Скриба, а сворачивая на большую галерею, где проводила легкую разминку, и где шустрая троица во главе с Гаотой, махая руками и ногами, то и дело поворачивала головы в сторону таинственной надписи на стене. В восемь утра Тис уже сидел в трапезной между Броком и Джором, радуясь аппетиту и того, и другого, а потом переходил с яруса на ярус из одного класса в другой, внимая рассказам и наставлениям наставников.

Они все были разными – эти люди или не совсем люди, которым было чем поделиться с первыми после долгого перерыва учениками в крепости Стебли, и Тис присматривался к каждому. Даже зануда Бейд интересовал его, но больше всего Тису нравились часы, на которые выпадало развитие силы, ловкости и всяческих подобных умений. И не потому, что он мог освободиться от мыслей о своем прошлом и возможном будущем, они и в другое время не слишком донимали его, и не потому, что в такие минуты подбирающаяся к нему боль словно вовсе развеивалась, а потому что именно там ему казалось, что с каждым мигом он становится сильнее, и рано или поздно сможет вспомнить ту схватку на бейнской заветри по-другому, с разгадкой, можно ли было выжить в ней, и как поступить, когда рано или поздно он сам столкнется с кучей воинов, среди которых будет Алаин с мечом его матери, Дейк с ножами, сразившими его мать, и Файп с луком и стрелами. Файп, которого он не мог считать отцом, хотя именно это, судя по всему, и выходило. Что-то противилось внутри Тиса этой явности, что-то, что он и сам не мог объяснить, хотя легко принял, что тот человек, которого он считал и продолжает считать своим настоящим отцом – Глик, оказался не им. Все просто встало на своим места. Не было жестокой обиды, которую мать не могла простить Глику. Он просто не было ее мужем и не был его отцом, хотя и оставался для Тиса тем, кто его вырастил, сохранил и многому научил. Во всяком случае, мать ни разу не одернула маленького Тиса, когда он называл Глика папой, хотя словно тень пробегала по ее лицу. Или же ему так казалось? Все сложилось так, как и должно было сложиться, если, конечно, считать ту схватку на бейнской заветри неизбежной. И даже вот это его пребывание в Приюте Окаянных – тоже теперь казалось ему единственно верным исходом. Во всяком случае, мать хотела, чтобы он нашел Гантанаса.